Ещё затемно мы с дедом отправились в степь. Всё тонуло в полумраке, ноги и шаровары стали мокрыми от росы. Мы шли без тропок, по крепкой степной целине. Я еле поспевал за старым казаком.
— Оно бы конными нам на охоту, да вот вышел грех какой! — недовольно ворчал он: — ну, да ты, Иванушко, понатужься, покажи, что ты как никак есть заправский казак!
Изо всех сил налегал я. Итти было хорошо, прохладно и кругом стояла глубокая предрассветная тишина. Дедко, между тем, продолжал поучать меня.
— И не поймёшь, что за зверь сайгак: мудрёный иль бестолковый? Не скажешь на чистоту: умён он иль дурак? Ни шуму, ни стуку сайгак не верит. Подползи к нему, ткни его в бок и с места не сбежит, пульни, уложи дружка, так и то не сбежит, видно и выстрел ему нипочём, а вот покажись ему на взгорке, за версту, а то и подальше, тут как «чухнет», что был и нет! Выходит перед охотником он трусливее всякого зверя и птицы!
На востоке заалела полоска робкой зари. Степь постепенно стала выступать из полутьмы, наплывать ковыльным взволнованным морем. Ещё несколько минут и заря охватила полнеба, словно полог распахнулся над степью. Таяли ночные тени, вставали вдали курганы, а в выси вспыхнули нежным розовым отсветом лёгкие облачинки, лебяжьей стаей плывущие над необъятным простором. На солончаках прохаживались степные кулики с красными носами, а на высотках появились подле норок суслики. Сидя на задних лапках, они посвистывали, приветствуя восход солнца. Оно не заставило себя ждать, за пологими холмами брызнули золотые лучи, зажгли сиянием степь и вот медленно, величаво выкатилось светило и сразу засверкала роса. Неисчислимые оттенки красок испестрили степь на всём неоглядном пространстве. Вон в низине клубится прозрачный туман, в котором слышатся лебединые крики. Дед приостановился, прислушался.
— Ишь, лебедь богу замолилась! Ясный денёк начинается! — сказал он степенно, снял свой тёмносиний выгоревший картуз и перекрестился: — Пошли, господи, нам удачи на зверя! Эх, жалость-то какая! — вдруг спохватился он: — Бабка на ружьё заговора не сотворила! Она у меня на такие дела мастак, да мне как-то совестно со старой бабой связываться было! — признался он.
Вдали заголубели озера, блестели под солнцем солончаки, и по взволнованному ковылю бежали тени разных оттенков. Старик вздохнул полной грудью.
— Эх, ты, матушка моя! — восхищённо сказал он и, оборотясь ко мне ободрил: — Поди верстов пятнадцать отмахнули! Вот тут и охота будет! Теперь, внучек, сторожко держись!
Стало пригревать, мы уселись на заросшем маре и перекусили. Последние ночные облачинки уплыли к далёкому горизонту, и небо бирюзовым куполом раскинулось из края в край. Я лежал и смотрел на бегущие волны ковыля. Взор мой постепенно стал привыкать к оттенкам трав, к бесконечному движению жизни среди зелёного океана. Как очарованный, я любовался золотой окаёмкой горизонта и вдруг на нежно оранжевом фоне его появились силуэты движущихся, словно нарисованных тонкой кистью, антилоп.
— Сайгаки! — шепнул я деду, указывая глазами на край степи.
Старик, мгновенно преобразился, сбросил с себя кафтанишко и остался в рубашке и шароварах. Он проворно стал подвязывать наколенники и налокотники — лоскуты кошмы, обшитые с внешней стороны кожей. Предстояло много поползать, подкрадываясь к стаду сайгаков.
— А ты годи, не мешай мне! Сиди на бархане, да поглядывай, как добывают зверя! — предупреждал он меня.
Охотничья страсть со всей силой вспыхнула и во мне. Горько было чувствовать себя беспомощным, без ружья. Дед проверил свою винтовку и затих, вглядываясь в горизонт.
— Ох, далеко! До них не доберёшься! — закручинился он.
Чёрные тонкие силуэты быстро растаяли в степи.
— Тут-ка они пройдут лощиной! — прошептал дед: — Ты оставайся, а я пройдусь чуток.
На западе, куда показывал старик, расстилалась широкая падь — высохшее степное озеро. Тут позеленее и сочнее трава, несомненно сайгаки не должны были её миновать. Кругом лежала равнина с еле приметными бугорками, сурковыми норками и рытвинами. Я прилёг среди сухих, пахучих трав и стал наблюдать за охотникам. Дедко спустился в лощину и стал пробираться к облюбованному месту. Роса испарилась и над ковылём заструился нагретый воздух. Прошло много времени, солнце уже поднялось высоко, жара пробирала до костей, а старый казак, примостившийся за сиротливый кустик, терпеливо поджидал добычу. Было за полдень, когда из марева выбежал быстроногий сайгак и пошёл к долинке. На скате он внезапно остановился и стал «кобиться». Дедко насторожился, приготовился к походу.
Известно, что летом, в самую жаркую пору под кожей сайгаков заводятся черви, от нестерпимого зуда животное приходит в исступление, то бросается без оглядки, куда глаза глядят, прыгает, вертится на месте, но чаще всего оно беспрерывно мотает головой, бьёт копытом в землю и выбивает яму — «кобло». В таком возбуждённом состоянии оно ложится в кобло, уткнувшись мордой в землю, но нестерпимый зуд не перестаёт донимать животное и оно вновь на ногах и опять бьёт копытом. В такие минуты к сайгаку можно подползти на ружейный выстрел. Дедко и подсторожил эту минуточку. Низко наклонившись, он перебежкой стал приближаться к сайгаку. Пробежав незаметно изрядное расстояние, старик упал и пополз на четвереньках. Вот для чего пригодились подколенники да подлокотники! Я дрожал от возбуждения. Палило солнце, на теле моём выступил пот, пересохло во рту, но я ничего не замечал. Мои мысли и чувства были с охотником. Под палящим солнцем, по раскалённой земле, утомлённый длинным путём, который мы с ним прошли с рассвета, дедко ползком терпеливо приближался к зверю. Сайгак, не замечая, опасности, крутился на одном месте. Вот осталось с версту доползти до него. Как на беду козёл поднял тонкую головку с рожками, огляделся, сделал несколько огромных прыжков и снова стал кобиться. Дедушка упал на живот и стал, извиваясь как уж, подползать к добыче. Издали казалось, что охотник совсем притерся к земле, так мало заметны были его движения, но с бугорка мне всё было видно, и я готов был закричать старику.
— Скорее, скорее, дед!
Вот он совсем близко подполз, на ружейный выстрел. Вот пристраивает рожки своего ружьишка. Но сайгак опять делает прыжок — другой и вновь он вне досягаемости. «Что в эту минуточку думает дедко?» — спрашиваю я себя. В душе его, наверное, закипает буря, но выждав пока успокоится зверь, он снова, терпеливо пополз дальше…
Солнце всё выше, в невыносимом напряжении проходят часы, вот человек подползает, но зверь, словно предчувствуя опасность, делает прыжок — два и снова начинай сначала…
Наконец-то! Сердце забилось у меня, когда дед пристроил ружьишко и выстрелил. Случилось неожиданное: то ли от усталости, то ли на этот раз изменило стариковское зрение, только казак промазал. Козёл взвился и мгновенно исчез в синем мареве. Дедко взбросил ружьишко за плечи и, грозя кулаком в сторону исчезнувшего видения, пошёл мне навстречу.
— Видал! — закричал он мне издали: — Ах, одрало бы его! Удрал, подлец!
Со старика градом катился пот, кожа на подколенниках была изодрана. Он тяжело дышал. Чтобы хоть немного умерить жару, он положил в рот пульку, а другую дал мне.
— Возьми-ка, от неё слюны полон рот, жажда-то помене!
Палимы солнцем, страдающие от жажды, мы снова пустились в путь по безбрежной степи. На горизонте вновь появлялись сайгаки и проносились, как видение. Досада жгла старое сердце.
— Ну, что, казак, притомился? — положив мне на плечо руку, сочувственно спросил дед. — Годи немножко, доберёмся тут до одного ручьишка, там напьёмся, перехватим малость и к дому. Видать такое наше счастьице. А всё виной старуха! Что стоило ей наговорить ружьишко на промысел. Ох-х! Ох-х! — заохал дедка.
После долгих блужданий мы оказались в пади, на дне которой среди реденькой заросли протекал ручеёк. Повеяло прохладой, травы стали сочнее и манили на отдых. Мы умылись, ополоскали пересохшие рты и напились прозрачной и прохладной воды. Сразу стало легче. Дедушку клонило ко сну. А между тем, он твёрдо был уверен, что к вечеру обязательно сайгаки прибегут на водопой!
— Не может быть, чтобы минули! Местина больно подходящая! — рассуждал он, поглядывая на реденькую тень кустиков: — Вот что, ты трошки посторожи, а я с духом соберусь. Сосну самую малость!
— А ружьишко дашь, дедушко? — ласково заглядывая в глаза, попросил я.
Старик минутку колебался.
— Вот загада! — воскликнул он: — Ружьишко больно хорошее, кабы часом не повредил! Ну, да была не была, так и быть поверю! Только, если зверь побежит не стрели, — буди меня!
— Ладно, дедушко, всё будет так, как тобой говорено! — согласился я.
— Ну, вот и хорошо! Ну, вот и хорошо! — бормотал он, а у самого глаза подергивались от усталости. Сон валил его с ног.